Он велик и странен. Он бесконечно далёк от всего, что ему неинтересно в данную минуту. Время от времени на внутренней поверхности своих век он рисует Дао, по которому уходит в непостижимые глубины себя. Возвращаясь, он приносит мысли, странные и простые одновременно. Он пишет точёные стихи и песни, похожие на вещи, которые выходят из его рук — рук столяра-краснодеревщика. На сцене он невозможно артистичен, его актёрские монологи завораживают зал, жестикуляция его дирижирует восхищённым дыханием зрителей.

Как-то раз давным-давно он зашёл ко мне в гости. Мы сидели с ним на кухне, говорили за жЫзнь, трындели о судьбах 32-го, как обычно. Поддали слегка. И довольные, отправились почивать. Авилов устроился на кровати, над которой висел древний волшебный ковёр с изображением лесной поляны, на которой пасутся в отдалении две оленихи, а на переднем плане стоит важный олень и строго смотрит. Авилов по ночной темноте ковёр не особо разглядел, плюхнулся себе и уснул. А с утра, с трудом разлепив глаза, увидел прямо над собой строгого и печального оленя. Олень вздохнул и сказал ему: "Ну посмотри на себя, на что ты похож! Валяешься одетый, небритый, голова у тебя болит. А теперь посмотри на меня — вот я делаю зарядку по утрам, дышу чистым лесным воздухом, ем экологическую чистую травку, воду пью нормальную, никакого похмелья. И с женщинами у меня всё в порядке, кстати. А ты..."

Авилов оторопело всё это слушал, наконец, схватился за голову и заорал: "Ммудак, ты же нарисованный!.."

Я прибежал на вопль, и, взволнованные, мы пошли на кухню к утреннему кефиру...

Его стихи надо слушать. Это гораздо правильнее, чем просто читать их (ещё лучше — видеть, как он их читает, но это не здесь). Каждое его стихотворение — полноценный миниспектакль.