Я люблю... Анчаров — человек влюбленный, гомо... как там — аморус?

Есть такая категория людей — влюбленные. Вот Маяковский: "Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!". "Только влюбленный, — утверждает Блок, — имеет право на звание человека!" "Я люблю и значит — я живу!" — Высоцкий. Влюбленные: Рабле и Рембрандт, Пушкин и Грин, Вернадский и Костя Да Винчи... Размышляя о Михаиле Леонидовиче Анчарове, я стал называть для себя влюбленных анчаровцами.

О чем и как они поют любовь? — Добро. Мечта. Красота. Радость. Работа. Братство. Нет песен — о войне, все — против войны: чтобы "дети видели это только в кино". Поют — "под управлением Любви", с верой в идеалы Добра, Мечты, Красоты, Радости, Работы, Братства — не считая это банальным до тех пор, пока эра проповедуемых истин не наступит полностью.

Анчаровцев отличают достоинство и честность, мужественное упрямство и надёжность, а еще — память, передаваемая по наследству, то есть бессмертие.

Особый род песни, называемой самодеятельная, а правильнее — самостоятельная, начинался на пустом месте, на пустыре. Это сейчас вокруг масса песенных палаток. А тогда — застолбил этот участок он, Анчаров. Окуджава — это просто другая местность. Оба они старатели, оба начинали на пустырях; не значит, что на пустом, но на разрушенном месте, разруганном — вроде бы так. "Мы цвели на растоптанных площадях...". "Грядет мечта о звездном языке", и кто первый, кто самый первый, — бог с ним, с приоритетом. Можно ведь отсчитывать и к Грину (магнитофонов-то не было, и кто знает...), и к "еще раньшему": "песня словом жива", — сказал Анчаров, а слова-то остались, они перед нами. Самостоятельность упомянутой песни — в новизне, а новизна — вот в чем: слова таких песен не прозябают сами по себе, это черновики поступков, это программа; не зря в них так жгуча мечта, эта песня — рабочая!

Сравните песни: первая посвящена романтическому Комсомольску, вторая — Москве, для которой уж так непросто подыскать несказанные слова.

...Комсомольск, Комсомольск,

Всей душой мы в тебя влюблены.

Комсомольск, Комсомольск —

это гордость и слава страны!

Бесспорно, чего уж тут. И слова знакомы и, простите, мысли. И в какой угодно концерт ставь:

...Завывают в поле эшелоны,

мимоходом сердце прихватив...

И пары строк достаточно, чтобы понять, где есть что. Но жаль не продолжить.

Паровоз листает километры.

Соль в глазах — несытою тоской.

Вянет год, и выпивохи-ветры

осень носят в парках за Москвой.

Быть беде. Но, видно, захотелось,

чтоб в сердечной бешеной зиме

мне дрожать мечтою оголтелой

от тебя за тридевять земель.

Душу продал за бульвар осенний,

за трамвайный гулкий ветерок.

Ой, вы сени, сени мои, сени!

Тоскливая радость горлу поперек!

Да... Тут — спорный какой-то текст, и настроение... необщее, что ли. А петь или слушать хочется вторую как раз. Дело вот в чем: "Что свое, то для всех, а что только для всех, то не нужно никому, потому что дешевка, сердечный холод, второй сорт". (Анчаров).

Первая песня опубликована в еженедельнике "Говорит и показывает Москва" под рубрикой "Песня по вашим просьбам". Вторая датируется 42-м годом.

Первая написана... впрочем, так: слова написаны известным стихотворцем Михаилом Пляцковским, музыка — композитором Серафимом Туликовым, исполняется, полагаю, популярным певцом. Вторая: музыка-слова-исполнение Михаила Анчарова (самостоятельная песня), молодого и тогда еще неизвестного.

Первый текст голословный и неодушевленный, второй — одет словами, которыми "песня жива".

Анчаровская песня — каждая, любая — значительна. Никакой дурашливости: "Над мечтой не смеялся ни разу". Даже частушечная "Дурацкая лирическая" — весьма серьезна.

В период жесткой работы по налаживанию жизни лирические глянцевые песни не имели таких мускулов, чтобы пробиться к сердцу. И потому, хоть ни в какие гранки не лезло написанное без особых аллегорий в 43-м — "уродись я с такою мордою, я б надел на нее штаны", — время подобному, видимо, приспело. Приспичило, иначе говоря. Речь, она соотносится со "временем на дворе". Ведь когда-то аналогичная мысль была оформлена вот как (баснописец Крылов): "Я удавилась бы с тоски, когда бы на нее хоть чуть была похожа".

И когда Анчаров записал, что "автоматы выли, как суки в мороз", то — автоматы выли, и действительно, как суки в мороз. Не врал. Хотя правда, что сказано не нежно. Ведь и танк на послевоенном постаменте покрыт пылью — не сахарной, но он — "любовь, застывшая на века". Или: "Молодая жизнь уходит черной струйкою в песок". Черная струйка, а не алая кровь. Вот такая "романтика" — честная. "Вот когда солдат сидит в окопе..." — начинает вопрос послевоенный подросток, а бывший солдат перебивает: "...В окопе не сидят, а стоят" (Анчаров, рассказ "Корабли").

Истина в том, "чтобы делать так называемые чудеса своими руками" (Грин, анчаровец). Самостоятельные песни — реальные чудеса своими руками, без привлечения постороннего для конкретной песни профессионала. А еще... Что — я много цитирую? Нет, я мало цитирую, поверьте. Потому что важно, как сказал Анчаров, дойти до души. "Когда для человека главное, — говорит в балладе о любви капитан Грэй, пусть Грин, — получить дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя".

Если кажется, что я веду речь то ли об Анчарове, то ли о Грине, то ли вообще, — то это именно кажется. Все объясняется родством душ или соприкосновением нехитрых истин.

Как работает Анчаров, как он пишет — не знает никто. Думаю, что — по наитию. "Стихи не пишутся — случаются" (Вознесенский). Гений — это мастер, который пользуется секретами ремесла, не зная их. Секреты сокрыты и выясняются — после, после... Есть "третья сигнальная" — вдохновение, и есть интуиция, которая подсказывает, когда надо писать, когда за это лучше не браться. Вот так.

"Выяснение темы есть финал работы, а не начало" (Анчаров).

"И еще — во всем, что вы прочли, не ищите логику протокола, а только логику песни. Плоха она или хороша, но я старался петь ее своим голосом". (Он же).

Мне кажется верной по отношению к автору такая строка из его песни: "Я представляю орган!" К этому — и взволнованный текст, и манера исполнения: узловатая, взрывчатая, звук — где надо — педалирует. Песня "О красоте" — на коне: такой ритм. Поет — искренне, страстно, честно. С напором. Им руководит не темп, а темперамент. Акценты — точны. Слышали — значит, согласитесь.

Слышал мнение: у Анчарова — чрезмерная страсть к формулировкам. Отвечу: он будоражит залежавшиеся истины. Чтобы их реже нарушали. Как закон. Ведь и любовь есть закон — земного тяготения. Удивить и обрадовать истиной непросто; Анчарову — удается. Тем более, что "сама истина тоже не стоит на месте, а живет, меняется, развивается и растет, как бессмертное дерево самшит" (Анчаров).

"...Ищите Аэлиту!" — призывает Анчаров. Космонавт Гречко признался, что в Космос, в профессию его позвала Аэлита. Говорят, Анчаров подзабыл иные строчки прежних песен. Мы — не забудем. Они, вечнозеленые как самшит, послужат следующим. Мне нравится, как англичане произносят "зеленый" — нараспев: гри-ин...

Михаил Анчаров — человек искусства, рабочий человек. Ступает он под знаком любви, дорогой своей, незаезженной, без суеты. Тпру, машинерия — сперва пешеход! И не толкайте его. Идет. Доброго и долгого пути ему, влюбленному, по тропе воспоминаний и надежд!

сокращенный вариант статьи "Логика песни" ("Менестрель", 1983, №2, стр. 3-4)