Корреспондент: Юрий Иосифович, может быть, и вы попробуете начать словами "это было так давно... "?

Ю. Визбор: Попробую. Это было так давно, что время было голодное не только на крупу и на сахар, но и на песни. Замечательные песни военных лет уходили в прошлое, а равноценной замены им не было. Нет, песни-то были, даже много, только писались они для исполнения мощными оркестрами и не менее мощными хорами. Еще были Вертинский, Лещенко "и другие" певцы. Но и они не могли нас устроить. Нам, подросткам, хотелось петь чего-нибудь попроще — как сами живем, что чувствуем.

Корр.: Я вспомнил одну вашу песню:

Я гитарой не сильно владею

И с ладами порой не в ладах:

Обучался у местных злодеев

В тополиных московских дворах.

Если не секрет, что пели "злодеи"?

Ю. В.: Всякое пели, в том числе и "блатные" песни, и воровские. Время, повторяю, была такое: слишком многие росли без отцов, жили трудно. Уроки у нас — у третьей смены — начинались в половине восьмого вечера, так что целый день во дворе. И непременно — с гитарой. Гитара а таких компаниях, как наша, была делом совершенно обычным. Ее, помнится, даже за серьезный инструмент "не держали". Вот аккордеон — это да! Трофейный...

А песни, которые мы пели, я бы так и назвал: дворовые. С них все и началось.

Корр.: Таким "самодельным" песням долго потом подыскивали подходящее название: "городской романс", "студенческие", "туристские"...

Ю. В.: Дело не в ярлыке — каждое имя было отчасти верным. Когда я поступил в Московский пединститут имени Ленина, самодеятельных песен ходило уже много. Правда, пока на уровне группы — учебной, походной, приятельской... Если песня нравилась — она шла дальше, часто при этом "теряя" автора. Помню, в 1954 году мы с Юрием Ряшенцевым — сейчас известным поэтом, а тогда просто нашим однокашником — написали песню для студенческого капустника. Через много лет она вернулась в МГПИ, став чуть ли не гимном института. На это мы, конечно, никак не рассчитывали...

Корр.: Так вы по профессии учитель?

Ю. В.: Я учитель по образованию. После института меня направили в Архангельскую область. Там в сельской школе я преподавал русский и литературу, физику, математику, историю, географию... Что-то еще... Да, физкультуру! Но проработал я таким "многостаночником" только до призыва в армию. Служил далеко на Севере. Там хорошо пелось. А потом меня пригласили на Московское радио, и я стал журналистом.

Корр.: В журналистике не выдают патентов и авторских свидетельств, но вас, тем не менее, считают изобретателем нового жанра — песни-репортажа...

Ю. В.: Эта мысль — соединить в единое целое вещи, казалось, несоединимые — документальную запись и песню — возникла у меня, когда был создан "Кругозор" — журнал с пластинками. Я экспериментировал с песней и так, и этак, и, наконец, успех новому жанру принесла песня о Павле Шкляруке.

Павел был военным летчиком. Однажды на взлете у его машины отказал двигатель. Пилот мог сразу спастись, выброситься, но перед ним лежал большой город, и он повернул падающий самолет в сторону Волги. И снова мог спасти свою жизнь, катапультироваться, но ему не везло — по Волге шел большой пароход. Чтобы не врезаться в него, Павел резко отдал ручку управления от себя...

Я сел писать песню о подвиге летчика, но дело шло туго, пока товарищи из ВВС не передали мне магнитную пленку с записью последних радиопереговоров Шклярука с землей. Я вмонтировал эту пленку в песню...

Пластинка была напечатана один раз — в журнале. Но вот уже больше десяти лет я получаю письма от людей, которых взволновала судьба летчика и песня-рассказ о нем...

С тех пор я поверил в возможности документальных песен, и героев для них не выдумываю, а беру из жизни.

Корр.: Так песня о лейтенанте Григорьеве — тоже документальная?

Ю. В.: Да. История у песни такая. В Полоцке я участвовал в съемках фильма и услышал рассказ о том, как в 1944 году в ночь перед освобождением города группа добровольцев вызвалась захватить мост через Двину. Командиром группы стал лейтенант Григорьев. Вернее, старший лейтенант — внеочередное звание ему было присвоено перед операцией.

Группа Григорьева задачу выполнила — утром по мосту, отбитому у фашистов, наши танки и пехота пошли в наступление и взяли город. Но доложить о выполнении боевого задания было некому — все добровольцы в бою за мост погибли...

Корр.: У этой песни, наверное, тоже была "своя почта"?

Ю. В.: Была. Причем, об одном полученном известии я даже побаиваюсь пока говорить — как бы не сглазить. Мне буквально на днях позвонили из Ленинграда, что старший лейтенант Григорьев, чье имя трижды значится в Полоцке в списках погибших, — жив. Вернусь в Москву — буду договариваться о встрече с ним.

Корр.: Герои ваших песен, если выражаться высокопарно, либо люди романтических профессий — летчики, моряки, геологи, полярники, — либо люди героических судеб, мужественные, сильные...

Ю. В.: Сила человека — не в профессии и не в судьбе. Одному, мол, выпадет, а другому нет. Мои герои — это люди поступка, люди действия. В этом и сила их. Вы говорите "полярники, геологи..." Давайте возьмем человека самой массовой и, кстати, далеко не самой престижной профессии — сельского механизатора. И, понятно, не где-нибудь на Шпицбергене, а на Ставрополье. И не "седого волка" с трубкой в зубах, а школьника. Устроит вас такой герой? Меня — вполне. Я говорю о совершенно реальном человеке. Несколько лет назад я был на Ставрополье. В колхоз "Россия" мы приехали вместе с Михаилом Сергеевичем Горбачевым — тогда он был первым секретарем крайкома, сейчас — секретарь ЦК КПСС. В поле председатель колхоза познакомил нас с ребятами из ученической бригады, которая убирала хлеб. "Вот это, — сказал он,— Витя Гусев. Он намолотил на своем комбайне десять тысяч центнеров зерна". Михаил Сергеевич даже в лице переменился, переспросил: "Сколько?!" А потом пожал Вите руку и сказал: "А ты знаешь, Витя, в 46-м году за такой намолот на этом поле комбайнеру давали Героя..." Сюжет?

Корр.: Сюжет. Только вот что интересно, ваши герои, люди действия, не любят, как известно, громких слов и красивых фраз. Как они воспринимают песни о себе? Сами-то поют их?

Ю. В.: На плато Расвумчорр, руднике "Центральный" — поют. На Северном флоте — поют. В горах — на Памире, Тянь-Шане — поют... Это где сам слышал. За остальные адреса ручаться не могу. Но что касается "красивых" фраз, то я всегда старался избегать их. Метод тут один: если вник в дело, которому посвятил себя твой герой, то громким — и чаще всего неискренним — словам места в песне не остается...

Корр.: Но "вприглядку", с наскоку дело понять трудно...

Ю. В.: Я и сам кое-что умею.

Корр.: Например?

Ю. В.: Я радист первого класса, чемпион Северного флота. Знаю судовую навигацию, водил корабли по Севморпути. Имею диплом пилота, летал. Работал проходчиком в туннеле через перевал Тюз-Ашу. Водил МАЗ на строительстве Нурекской ГЭС. Ежегодно в составе альпинистской команды "Спартака" хожу в горы...

Корр.: С гитарой?

Ю. В.: Конечно. Это работа.

Корр.: А вам не кажется, что обычная семиструнная гитара звучит сегодня тише, чем прежде?

Ю. В.: Это просто электрогитары звучат громче.

Корр.: И как вы к этому относитесь?

Ю. В.: У Александра Межирова есть такие стихи:

Жарь, гитара, жарь, гитара, жарко!

Барабанных перепонок жалко, —

чтобы не полопались оне,

открывают рот, как на войне

при бомбежке или артобстреле, —

не могу понять, по чьей вине

музыканты эти озверели...

А дальше случилось вот что — авария на электростанции.

...Свет погас — какая благодать

чувствовать, что свет глаза не режет

и струна не исторгает скрежет,

а звучит, как надобно звучать...

Под этими строчками я бы тоже подписался.

Корр.: У вас были неожиданные встречи с собственными песнями?

Ю. В.: Были. Я расскажу об одной — пожалуй, самой дорогой для меня. Вы знаете, наверное, что с началом длительных космических экспедиций для космонавтов была создана так называемая группа психологической поддержки. В нее включают артистов, писателей, поэтов, композиторов, ученых, спортсменов — словом, всех тех, с кем экипажу космического корабля захотелось бы в свободную минуту поговорить, встретиться, кого было бы приятно увидеть, послушать... Меня включили в эту группу. В приподнятом настроении я явился в студию, откуда шла передача в космос. И... увидел на экране, как космонавт Саша Иванченков взял в руки гитару производства Московской фабрики — захватил с собой в космос! — и запел: "Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой..." Можете себе представить, какой это стало психологической поддержкой — не для космонавтов, разумеется, а для меня: первая песня, исполненная в космосе под гитару, — моя!

Корр.: Теперь, следуя своему принципу, вам нужно научиться управлять космическим кораблем, чтобы писать песни о космонавтах.

Ю. В.: А что, это мысль! Спасибо за идею.

И граф встает. Ладонью бьет будильник,

Берет гантели, смотрит на дома

И безнадежно лезет в холодильник,

А там зима, пустынная зима.

Но разве это важно для нашего графа в такое сногсшибательное утро! У него куча дел, по которым чешутся руки, за которые невтерпеж приняться, ради которых стоит сию минуту выскочить из дому. И граф выскакивает.

И продают на перекрестках сливы,

И обтекает постовых народ...

Шагает граф. Он хочет быть счастливым,

И он не хочет, чтоб наоборот.

Вставайте, граф! Вас ждут дела, которые сделают вас счастливым.

Беседу вел Б. Пастернак.

1980